Что-то такое с нами в детстве происходит отчего нам потом приходится бежать всю свою жизнь. Как кошка с привязанной к хвосту консервной банкой, мы пытаемся убежать от лязгающей стальными зубами правды. Но чем быстрее мы бежим, тем громче и унизительней грохот у нас за спиной, и тем очевидней тщетность усилий. И мы прекрасно знаем от чего бежим. То есть, конечно, мы не напрасно надрываемся, и часто нам удается на время избавиться от этого пугающего знания — мы даже можем привести массу аргументов и убедить всех вокруг, что жестяная погремушка на нашем хвосте — это такой эксклюзивный дизайнерский аксессуар, а не насмешка жизни над нашим самомнением.
Но что-то внутри нас непрестанно сохраняет трезвость и не дает забыть о горькой правде слишком уж надолго. Где-то там внутри, не очень-то даже глубоко, мы твердо знаем — кое-что с нами очень не так.
Сейчас, когда мы уже взрослые и самостоятельные люди, нам труднее нащупать это чувство — как равномерный белый шум, который успешно фильтруется нашим слуховым аппаратом, мы целенаправленно учимся выносить неприятное нам осознание куда-то далеко за скобки.
Но в детстве это чувство было воздухом, которым мы дышали, — оно было общим знаменателем всех наших поступков и открытий. Где-то там, в детсадовские и школьные времена, нас постоянно преследовало ощущение, что что-то идет не так — неопределенное, но весьма болезненное, чувство неловкости за самих себя.
Грехопадение, которого мы не совершали, ад, которого не заслужили, расплата за плоды с древа познания, которых мы не вкушали, но впитали вместе молоком матери. И вот мы отравлены, рай для нас закрыт, и с этого дня мы никогда больше не будем по-настоящему удовлетворены. Жажда будет преследовать нас тем более неизбежно и мучительно, чем больше мы ее утолаяем.
Мы пытаемся искупить грех, которого не совершали, вылечить болезнь, которой никогда не болели, отрекаемся от себя, потому что однажды нам со всей ясностью дали понять, что любовь еще нужно заслужить, а факт рождения — это кредит с высокими процентами, который мы должны выплатить по полной, прежде чем нам будет позволено избавиться от рабского ярма и стать счастливыми.
И вот вся наша жизнь превращается в искупление. Мы рождены, мы дышим воздухом, едим, пьем и гадим, и за все это вынуждены оправдываться — доказывать право на свои кубометры воздуха и лелеять надежду, что если будем стараться достаточно хорошо, то получим шанс урвать свою толику любви и простого человеческого счастья.
Но для этого надо не покладая рук работать над собой — ведь справиться с грешной своей природой не так-то просто! Только расслабишься, только отпустишь поводья, чуть отвлечешься — и вот он грех снова на лицо и на лице. А потому расслабляться нельзя, надо себя контролировать, надо сдерживать свою низменную сущность, даже если для этого придется себя оскопить.
Мы ищем счастья в искуплении и преодолении, в победе разума над природой нашей души. Мы верим, что, выжигая каленым железом все недостойное в себе, мы делаемся лучше и тем самым подтверждаем свое право на существование. Мы бунтуем против самих себя, полагая, что таким образом вступаем в схватку со злом, но именно так мы уничтожаем в себе все самое доброе и обрекаем себя на вечное изгнание.
Мы меняем свою свободу и неповторимость, на типовой сертификат качества, подтверждающий наше право жить среди людей и пользоваться благами социального устройства. Велика честь!
Нам кажется, что мы рождены и, значит, обречены. Но так ли оно на самом деле?
Ребенок рождается с чистой душой — он не запятнан грехом, не чувствует вины и не испытывает страха перед самим собой.
Грех, вина и страх возникают чуть позже, когда родительское умиление розовым комочком утихает, и место его занимают усталость и затаенное раздражение. Как только маленький человечек встает костью в горле родительского эгоизма, так сразу же и начинается внедрение в податливое еще сознание идеи о добре и зле, грехе и искуплении.
Сильный родитель не нуждается в том, что призывать на свою сторону мораль и божественные законы, когда ребенка нужно познакомить с рамками и правилами в этой жизни. Слабый родитель боится проявлять свою власть, потому что в глубине души не чувствует себя для этого достойным, и потому он перекладывает ответственность за свой эгоистичный произвол на свод моральных ценностей.
Сильный родитель говорит — «Не делай этого, потому что я этого не хочу». Он вожак стаи и имеет право устанавливать свои законы. Слабый родитель говорит — «Не делай этого, потому что это плохо». Он боится проявить свою волю и понести за нее ответственность, поэтому призывает на помощь чужие законы и правила.
Когда ребенок совершает ошибку, сильный родитель дает ребенку понять — «Не смотря ни на что, я тебя люблю, но за то, что ты нарушил мой запрет, будешь наказан». Слабый родитель внушает иное — «Ты поступил плохо, и я обижен на твое непослушание». И именно эта обида становится наказанием, и оно гораздо больнее и деструктивнее, чем формальное лишение сладкого или полчаса в углу. За родительскую безответственность и трусость расплачивается ребенок.
В первом случае ребенок получает обратную связь — поступок и последствия. Ему будет неприятно и неудобно, что мир устроен не совсем так, как того бы хотелось, но душа его не будет ранена. Срок наказания закончится и ничего, кроме небольшой засечки на память не останется. Сделаешь так — останешься без сладкого.
Во втором случае ребенок тоже получает обратную связь, но в той форме, что ранит его в самое больное и уязвимое место. Слабый родитель торгует и манипулирует своей любовью. Будешь хорошо себя вести — буду любить. Будешь непослушным — обижусь и любить не буду. Такой родитель шантажирует ребенка самым для него ценным — любовью, принятием.
И именно отсюда зарождается страх перед темной стороной нашей души. Мы быстро смекаем, что плохие наши качества — те, что так неудобны и не нравятся нашим родителям, — ставят нас на грань выживания. Нам буквально так и кажется, что если мы не изживем в себе это «зло», то погибнем.
И именно так формируется ощущение нашей греховности, которое мы затем несем через всю свою жизнь. Камень на шею нам надевают наши родители, обрекая нас до самой смерти искать прощения за то, в чем мы никогда не были виноваты. Но даже, когда родители давно мертвы и оправдываться больше не перед кем, мы больше уже не можем избавиться от веры в собственную неполноценность и теперь ищем искупления в своих собственных глазах. А потом завершаем цикл — рожаем детей и своими представлениями о должном и низменном рвем на части их душу и заставляем нести через всю жизнь наш собственный крест… в поисках прощения.
Но родители не виноваты. Ответственны, но не виноваты.
Они тоже несут свой крест… как умеют.
Автор Олег Сатов, источник Психология без соплей
