В моей жизни был период, когда я, в качестве клиента психотерапии, только что закончившего работу в групповой сессии, выражал упорный и сильный гнев, который просто бил через край, и лишь слегка ощущал свою малость, оскорбленность и беспомощность, скрытые за этим гневом.
Но, конечно, бывали и другие времена. Неясное и неприятное чувство более не рассеивается, несмотря на все производимое мной давление, несмотря на сосредоточенность и глубокое дыхание. Вопреки всем моим стараниям, всем сознательным усилиям, я чувствовал себя замкнутым, неуверенным в себе; я сомневался во всех предыдущих приобретениях и переживаниях роста. Все они оказывались под угрозой сделаться неполноценными в свете нынешней неспособности превратить данный момент в еще одно подтверждение того “я”, каким я желаю быть. Я становлюсь самокритичным до такой степени, что у меня повисают плечи, голос утрачивает всю энергию, а тщательно подобранные слова оказываются бессодержательными. Я стараюсь; я толкаюсь; я осознаю, что на меня устремлены все взоры; я воображаю, что все эти взоры осуждают меня. Но, конечно, самое строгое осуждение выношу я сам: “Боится собственных чувств; скрытен; недостает осознания самого себя; никакого движения; подражателен; утомителен; малоподвижен”. Я украдкой пробираюсь в собрание группы, мрачный и подавленный; и это продолжается до тех пор, пока снова не придет время, когда я, опять-таки в силу все еще неизвестных мне причин, перестаю толкаться, перестаю стараться, перестаю что-то делать, и тогда что-то такое, что сидит внутри меня, получает возможность выйти на поверхность.
Именно в оценке личности на основании подобных переживаний, в их коллекционировании, в попытках утвердить свой подобранный образ самого себя – в этом и заключается психотерапевтический материализм. Чогьям Трунгпа описывает то же самое явление в психике искателя духовного просветления. “Проблема состоит в том, что “я” способно обратить в свою пользу все, что угодно, даже и духовность”, т.е. переживания роста. “Наши обширные коллекции знаний и опыта – только часть тщеславия “я”, часть его грандиозного хвастовства. Мы выставляем все это напоказ перед целым миром; поступая таким образом, мы уверяем себя в том, что существуем в безопасности и неприкосновенности как “духовные” люди”.
По отношению к себе я могу все это в точности перефразировать следующим образом: мы демонстрируем миру накопленные нами переживания роста и понимания себя; поступая таким образом, мы успокаиваем самих себя, доказываем себе, что мы существуем в безопасности и неприкосновенности как “проявляющие себя” люди.
Разумеется, такое самоутверждение продолжается недолго. В него всегда включено сомнение; оно порождается не только другими людьми, с которыми мы сталкиваемся и которые как будто ушли дальше нас; дело также и в том, что такая достоверность постоянно требует нового подтверждения. Поскольку рост – это Процесс, а не конечное состояние, для того чтобы добиться удостоверения растущей, целостной личности, без переживания этого своего роста нельзя уйти слишком далеко, пока мы не начнем чувствовать его отсутствие, не начнем желать его, нуждаться в нем. Существование без подкрепления того образа самих себя, который мы избрали как свою уникальную личность, угрожает этой личности неполноценностью, угрожает смертью. И точно так же, как в стремлении к духовности, такая потребность в переживаниях роста становится просто помехой, возникающей на пути к собственному удовлетворению. Все подобные устремления это функция “я”, неудовлетворенного тем, что существует в действительности, испытывающего потребность чем-то становиться, подтверждать свое существование как реального явления.
Психотерапевтический материализм – это парадокс “я”, стремящегося перейти границы самого себя; он подобен сознательному стремлению заснуть или, что еще более нелепо, старанию прыгнуть, не пользуясь при этом собственными ногами.
